Осенью сорок четвертого в нашем городе было много
бездомных кошек. За время оккупации они отвыкли от людей и теперь никак
не могли привыкнуть. Присматривались.
В нашем дворе, поросшем высокими бурьянами, то тут, то
там вспыхивали испуганные глаза и тотчас гасли при появлении человека.
Одни из них уже не помнили домашней жизни, другие вовсе не знали,
поскольку родились в условиях оккупации. Мир для них состоял из страха
и голода.
И вот в такое время на их бездомном кошачьем пути встал Небаба.
Фамилия Небаба была ему дана, словно вывеска,
предупреждавшая о его принадлежности к сильному полу, поскольку
внешность его предупреждала об этом недостаточно убедительно. Видно,
природа задумала его женщиной, а потом, в самом конце, передумала, и он
вошел в мир мужчиной, с чувством некоторой неполноценности, которую
всячески пытался в себе искоренить.
Где-то он воевал, хотя где и с кем, было не совсем
понятно. Наступал ли он с нашими войсками или отступал перед нашими
войсками, - но когда война ушла дальше, он не спешил ее догонять. Он
поселился в нашем дворе вместе с женщиной, тоже по фамилии Небаба, - то
ли женой его, то ли сестрой, тихой, запуганной и заплаканной. Кроме
фамилии, их ничто не объединяло.
Небаба принес с войны пистолет и еще не израсходовал
все патроны. И сохранил в себе желание доказать, что он не баба, а
самый настоящий мужик, и не просто мужик, а мужик-охотник.
Он выходил на охоту по-домашнему: в нижней рубахе и
брюках галифе, сунув босые ноги в просторные шлепанцы. Он чувствовал
себя дома. В руке у него был пистолет. И все время, пока он охотился,
из его квартиры доносился сдавленный плач: это горевала о кошках его
сожительница.
Бил он без промаха, но не убивал наповал. Кошки
уползали в кусты, волоча по земле перебитое тело. Кошки кричали громко,
по-человечески, но языка этого Небаба не понимал.
Залпы войны еще слышались в отдалении, и пальба Небабы
смешивалась с залпами войны. И с голосами умирающих на войне людей
смешивались голоса кошек, кричавших по-человечески.
За них никто не вступался. Жизни кошек были обесценены
на войне, как и все прочие жизни. И Небаба продолжал свое дело, словно
желая всем доказать, что все мы бабы, бабы, потому что нет у нас
смелости ни убивать, ни остановить убийство.
Мы смотрели из окон, как раненые кошки уползают в чужие
дворы, чтобы умереть в мирных условиях, потому что им надоело умирать
на войне. Мы ненавидели Небабу и презирали себя, но мы утешали себя,
что бродячие кошки подлежат истреблению.
Но однажды в разгар охоты из квартиры Небабы выбежала
растрепанная, заплаканная женщина и с воплем вцепилась в его пистолет.
Между ними завязалась борьба. Небаба-женщина повисла на пистолете,
Небаба-мужчина пытался ее стряхнуть, и внезапно пистолет выстрелил.
Словно война, далеко ушедшая, снова вернулась, чтобы забрать еще одну жертву, случайно уцелевшую на войне.
Приехала машина "скорой помощи", потом милицейская машина.
Кошки, затаившись в кустах, провожали взглядом Небабу,
который их убивал, и Небабу, которая их защищала. Одинаково испуганным
взглядом - без ненависти и сожаления.
А вскоре и война кончилась. Небаба не возвращался к нам во двор, и мужчины нашего двора чувствовали себя мужчинами.
|