Весь мир был потрясён и очарован чудом Исхода. Имя Моисея было у
всех на устах. Дошла весть о великом чуде и до мудрого царя Арабистана.
Призвал царь лучшего живописца и повелел ему отправиться к Моисею,
написать и доставить облик его. Когда художник возвратился, царь собрал
всех мудрецов своих, искусных в науке физиогномики, и предложил им по
облику определить характер Моисея, свойства, наклонности, привычки, и в
чём таится чудесная сила его.
— Государь! — ответили мудрецы. — Облик этот принадлежит человеку
жестокому, высокомерному, жадному к наживе, одержимому властолюбием и
всеми пороками, какие существуют на свете.
Возмутили царя эти слова.
— Как! — воскликнул он. — Возможно ли, чтобы таким был человек, дивные подвиги которого гремят по всему миру?!
Пошёл спор между художником и мудрецами. Художник утверждал, что
облик Моисея написан им вполне точно, а мудрецы настаивали, что натура
Моисея определена ими по этому изображению безошибочно.
Мудрый царь Арабистана решил сам узнать, кто из спорящих прав, и лично отправился в стан Израилев.
При первом же взгляде царь убедился, что облик Моисея изображён
художником безукоризненно. Войдя в шатёр человека Божьего, преклонил
царь колено, поклонился до земли и рассказал о споре между художником и
мудрецами.
— Сначала, прежде чем я увидел твоё лицо, — сказал царь, — я
подумал: должно быть, художник плохо написал облик твой, ибо мудрецы
мои в науке физиогномики люди весьма опытные. Ныне же убеждаюсь, что
это люди совершенно ничтожные и что суетна и ничтожна мудрость их.
— Нет, — ответил Моисей, — это не так: и художник, и физиономисты —
люди весьма искусные; и тот, и другие правы. Да будет ведомо тебе, что
все пороки, о которых говорили мудрецы, действительно присущи мне были
от природы, и, быть может, ещё и в большей степени, нежели это
определено ими по облику моему. Но долгими и напряжёнными усилиями воли
боролся я с пороками моими, пересиливал и подавлял их в себе, пока всё
противоположное им не стало второй натурой моей. И в этом — высшая
гордость моя.
|