У князя было у Владимира,

У киевского солнышка Сеславича

Было пированьице почестное,

Честно и хвально, больно радышно

На многи князья и бояра, На сильных могучих богатырей.

В полсыта бояра наедалися,

В полпьяна бояра напивалися,

Промеж себя бояра похвалялися:

Сильн-ат хвалится силою,

Богатый хвалится богатеством;

Купцы-те хвалятся товарами,

Товарами хвалятся заморскими;

Бояра-та хвалятся поместьями,

Они хвалятся вотчинами.

Один только не хвалится Данила Денисьевич,

Тут возговорит сам Володимир-князь:

«Ой ты гой еси, Данилушка Денисьевич!

Еще что ты у меня ничем не хвалишься?

Али нечем те похвалитися?

Али нету у тебя золотой казны?

Али нету у тебя молодой жены?

Али нету у тебя платья светного?»

Ответ держит Данила Денисьевич:

«Уж ты батюшка наш, Володимир-князь!

Есть у меня золота казна,

Еще есть у меня молода жена,

Еще есть у меня и платье светное;

Нешто так я это призадумался».

Тут пошел Данила с широка двора.

Тут возговорит сам Володимир-князь:

«Ох вы гой есте, мои князья-бояра!

Уж вы все у меня переженены,

Только я один холост хожу,

Вы ищите мне невестушку хорошую,

Вы хорошую и пригожую,

Чтоб лицом красна и умом сверстна:

Чтоб умела русскую грамоту

И четью-петью церковному,

Чтобы было кого назвать вам матушкой,

Величать бы государыней».

Из-за левой было из-за сторонушки

Тут возговорит Мишатычка Путятин сын:

«Уж ты батюшка, Володимир-князь!

Много я езжал по иным землям,

Много видал я королевишен,

Много видал и из ума пытал:

Котора лицом красна – умом не сверстна,

Котора умом сверстна – лицом не красна.

Не нахаживал я такой красавицы,

Не видывал я эдакой пригожицы.

У того ли у Данилы у Денисьича,

Еще та ли Василиса Никулична:

И лицом она красна, и умом сверстна,

И русскую умеет больно грамоту;

И четью-петью горазда церковному;

Еще было бы кого назвать нам матушкой,

Величать нам государыней!»

Это слово больно князю не показалося,

Володимиру словечко не полюбилося.

Тут возговорит сам батюшка Володимир-князь:

«Еще где это видано, где слыхано:

От живого мужа жену отнять!»

Приказал Мишатычку казнить-вешати.

А Мишатычка Путятин приметлив был,

На иную на сторону перекинулся:

«Уж ты батюшка, Володимир-князь!

Погоди меня скоро казнить-вешати,

Прикажи, государь, слово молвити».

Приказал ему Володимир слово молвити:

«Мы Данилушку пошлем во чисто поле,

Во те ли луга Леванидовы,

Мы ко ключику пошлем ко гремячему.

Велим пымать птичку белогорлицу,

Принести ее к обеду княженецкому;

Что еще убить ему льва лютого,

Принести его к обеду княженецкому».

Это слово князю больно показалося,

Володимиру словечко полюбилося.

Тут возговорит старой казак,

Старой казак Илья Муромец:

«Уж ты батюшка, Володимир-князь!

Изведешь ты ясного сокола —

Не пымать тебе белой лебеди!»

Это слово князю не показалося,

Посадил Илью Муромца во погреб.

Садился сам во золот стул,

Он писал ярлыки скорописные,

Посылал их с Мишатычкой в Чернигов-град.

Тут поехал Мишатычка в Чернигов-град

Прямо ко двору ко Данилину и ко терему Василисину,

На двор-ат въезжает безопасочно,

Во палатушку входит безобсылочно.

Тут возговорит Василиса Никулична:

«Ты невежа, ты невежа, неотецкий сын!

Для чего ты, невежа, эдак делаешь:

Ты на двор-ат въезжаешь безопасочно,

В палатушку входишь безобсылочно?»

Ответ держит Мишатычка Путятин сын:

«Ох ты гой еси, Василиса Никулична!

Не своей я волей к вам в гости зашел,

Прислал меня сам батюшка Володимир-князь

Со теми ярлыками скорописными».

Положил ярлычки, сам вон пошел.

Стала Василиса ярлыки пересматривать:

Заливалася она горючими слезьми.

Скидывала с себя платье светное,

Надевает на себя платье молодецкое,

Села на добра коня, поехала во чисто поле

Искать мила дружка своего Данилушка.

Нашла она Данилу свет Денисьича;

Возговорит ему таково слово:

«Ты надежинька, надежа, мой сердечный друг,

Да уж молодой Данила Денисьевич!

Что останное нам с тобой свиданьице!

Поедем-ка с тобою к широку двору».

Тут возговорит Данила Денисьевич:

«Ох ты гой еси, Василисушка Никулична!

Погуляем-ка в остатки по чисту полю,

Побьем с тобой гуськов да лебедушек!»

Погулямши, поехали к широку двору.

Возговорит Данила свет Денисьевич:

«Внеси-ка мне малой колчан каленых стрел».

Несет она большой колчан каленых стрел,

Возговорит Данилушка Денисьевич:

«Ты невежа, ты невежа, неотецка дочь!

Чего ради, ты, невежа, ослушаешься?

Аль не чаешь над собою большего?»

Василисушка на это не прогневалась,

И возговорит ему таково слово:

«Ты надежинька, мой сердечный друг,

Да уж молодой Данилушка Денисьевич!

Лишняя стрелочка тебе пригодится

Пойдет она ни по князе, ни по барине,

А по свым брате богатыре».

Поехал Данила во чисто поле,

Что во те луга Леванидовы,

Что ко ключику ко гремячему,

И к колодезю приехал ко студеному.

Берет Данила трубоньку подзорную

Глядит ко городу ко Киеву:

Не белы снеги забелелися,

Не черные грязи зачернелися.

Забелелася, зачернелася сила русская

На того ли на Данилу на Денисьича.

Тут заплакал Данила горючьми слезьми,

Возговорит он таково слово:

«Знать, гораздо я князю стал ненадобен,

Знать, Володимиру не слуга я был!»

Берет Данила саблю боёвую,

Прирубил Денисьич силу русскую.

Погодя того времечко манешенько,

Берет Данила трубочку подзорную,

Глядит ко городу ко Киеву:

Не два слона в чистым поле слонятся,

Не два сыры дуба шатаются:

Слонятся-шатаются два богатыря

На того ли на Данилу на Денисьича:

Его родной брат Никита Денисьевич

И названый брат Добрыня Никитинич.

Тут заплакал Данила горючьми слезьми:

«Уж и в правду, знать, на меня Господь прогневался,

Володимир-князь на удалого осердился!»

Тут возговорит Данила Денисьевич:

«Еще где это слыхано, где видано:

Брат на брата со боём идет?»

Берет Данила сво востро копье,

Тупым концом втыкат во сыру землю,

А на острый конец сам упал;

Спорол себе Данила груди белыя,

Покрыл себе Денисьич очи ясныя.

Подъезжали к нему два богатыря,

Заплакали об нем горючьми слезьми.

Поплакамши, назад воротилися,

Сказали князю Володимиру:

«Не стало Данилы,

Что того ли удалого Денисьича!»

Тут собирает Володимир поезд-ат,

Садился в колясочку во золоту,

Поехали ко городу Чернигову.

Приехали ко двору ко Данилину;

Восходят во терем Василисин-ат.

Целовал ее Володимир во сахарные уста.

Возговорит Василиса Никулична:

«Уж ты батюшка, Володимир-князь,

Не целуй меня в уста во кровавы,

Без мово друга Данилы Денисьича».

Тут возговорит Володимир-князь:

«Ох ты гой еси, Василиса Никулична!

Наряжайся ты в платье светное,

В платье светное, подвенечное».

Наряжалась она в платье светное,

Взяла с собой булатный нож.

Поехали ко городу ко Киеву.

Поверсталися супротив лугов Леванидовых;

Тут возговорит Василиса Никулична:

«Уж ты батюшка, Володимир-князь!

Пусти меня проститься с милым дружком,

Со тем ли Данилой Денисьичем».

Посылал он с ней двух богатырей.

Подходила Василиса ко милу дружку,

Поклонилась она Даниле Денисьичу:

Поклонилась она, да восклонилася,

Возговорит она двум богатырям:

«Ох вы гой есте, мои вы два богатыря!

Вы подите, скажите князю Володимиру,

Чтобы не дал нам валяться по чисту полю,

По чисту полю со милым дружком,

Со тем ли Данилой Денисьичем».

Берет Василиса свой булатный нож,

Спорола себе Василисушка груди белые,

Покрыла себе Василиса очи ясные.

Заплакали по ней два богатыря.

Пошли они ко князю Володимиру:

«Уж ты батюшка, Володимир-князь!

Не стало нашей матушки Василисы Никуличны,

Перед смертью она нам промолвила:

„Ох вы гой есте, мои два богатыря!

Вы подите, скажите князю Володимиру,

Чтобы не дал нам валяться по чисту полю,

По чисту полю со милым дружком,

Со тем ли Данилой Денисьичем"».

Приехал Володимир во Киев-град,

Выпущал Илью Муромца из погреба,

Целовал его в головку, во темечко:

«Правду сказал ты, старой казак,

Старой казак Илья Муромец!»

Жаловал его шубой соболиною,

А Мишатке пожаловал смолы котел.

Иван Гостиный сын

В стольном городе во Киеве

У славного князя Владимира

Было пированье – почестный пир,

Было столованье – почестный стол

На многи князи, бояра,

И на русские могучие богатыри,

И ‹на› гости богатые.

Будет день в половина дня,

Будет пир во полупире;

Владимир-князь распотешился,

По светлой гридне похаживает,

Таковы слова поговаривает:

«Гой еси, князи и бояра

И все русские могучие богатыри!

Есть ли в Киеве таков человек,

Кто б похвалился на триста жеребцов,

На триста жеребцов и на три жеребца похваленые:

Сив жеребец, да кологрив жеребец,

И который полонян Воронко во Большой орде, -

Полонил Илья Муромец сын Иванович

Как у молода Тугарина Змеевича;

Из Киева бежать до Чернигова

Два девяноста-то мерных верст,

Промеж обедней и заутренею?»

Как бы большой за меньшого хоронится,

От меньшого ему тут, князю, ответу нету.

Из того стола княженецкого,

Из той скамьи богатырския

Выступается Иван Гостиный сын;

И скочил на свое место богатырское,

Да кричит он, Иван, зычным голосом:

«Гой еси ты, сударь ласковый Владимир-князь!

Нет у тебя в Киеве охотников

А и быть перед князем невольником!

Я похвалюсь на триста жеребцов

И на три жеребца похваленые:

А сив жеребец, да кологрив жеребец,

Да третей жеребец полонян Воронко,

Да который полонян во Большой орде, -

Полонил Илья Муромец сын Иванович

Как у молода Тугарина Змеевича;

Ехать дорога не ближняя,

И скакать из Киева до Чернигова

Два девяноста-то мерных верст,

Промежу обедни и заутрени,

Ускоки давать кониные,

Что выметывать раздолья широкие;

А бьюсь я, Иван, о велик заклад,

Не о сте рублях, не о тысячу, -

О своей буйной голове».

За князя Владимира держат поруки крепкие

Все тут князи и бояра, тута-де гости корабельщики,

Закладу они за князя кладут на сто тысячей;

А никто-де тут за Ивана поруки не держит.

Пригодился тут владыка Черниговский,

А и он-то за Ивана поруки держит.

Те он поруки крепкие,

Крепкие на сто тысячей.

Подписался молоды Иван Гостиный сын,

Он выпил чару зелена вина в полтора ведра,

Походил он на конюшню белодубову,

Ко своему доброму коню,

К Бурочку-косматочку, троелеточку,

Падал ему в правое копытечко.

Плачет Иван, что река течет:

«Гой еси ты, мой добрый конь,

Бурочко косматочко, троелеточко!

Про то ты ведь не знаешь, не ведаешь, -

А пробил я, Иван, буйну голову свою

Со тобою, добрым конем;

Бился с князем о велик заклад,

А не о сте рублях, не о тысячу —

Бился с ним о сте тысячей,

Захвастался на триста жеребцов,

А на три жеребца похваленые:

Сив жеребец, да кологрив жеребец,

И третей жеребец полонян Воронко;

Бегати-скакать на добрых на конях,

Из Киева скакать до Чернигова

Промежу обедни-заутрени,

Ускоки давать кониные,

Что выметывать раздолья широкие».

Провещится ему добрый конь,

Бурочко-косматочко, троелеточко,

Человеческим русским языком:

«Гой еси, хозяин ласковый мой!

Ни о чем ты, Иван, не печалуйся;

Сива жеребца того не боюсь,

Кологрива жеребца того не блюдусь.

В задор войду – у Воронка уйду.

Только меня води по три зори,

Медвяною сытою пои

И сорочинским пшеном корми.

И пройдут те дни срочные,

И ‹пройдут› те часы урочные,

Придет от князя грозен посол

По тебя-то, Ивана Гостиного,

Чтобы бегати-скакати на добрых на конях;

Не седлай ты меня, Иван, добра коня,

Только берись за шелков поводок,

Поведешь по двору княженецкому,

Вздень на себя шубу соболиную, -

Да котора шуба в три тысячи,

Пуговки в пять тысячей;

Поведешь по двору княженецкому,

А стану-де я, Бурка, передом ходить,

Копытами за шубу посапывати

И по черному соболю выхватывати,

На все стороны побрасывати;

Князи, бояра подивуются,

И ты будешь жив – шубу наживешь,

А не будешь жив – будто нашивал».

По-сказанному и по-писаному:

От великого князя посол пришел,

А зовет-то Ивана на княженецкий двор.

Скоро-де Иван наряжается,

И вздевал на себя шубу соболиную,

Которой шубе цена три тысячи,

А пуговки вальящатые в пять тысячей;

И повел он коня за шелков поводок.

Он будет-де, Иван, середи двора княженецкого,

Стал его Бурко передом ходить,

И копытами он за шубу посапывати,

И по черному соболю выхватывати,

Он на все стороны побрасывати;

Князи и бояра дивуются,

Купецкие люди засмотрелися.

Зрявкает Бурко по-туриному,

Он шип пустил по-змеиному,

Триста жеребцов испужалися,

С княженецкого двора разбежалися.

Сив жеребец две ноги изломил,

Кологрив жеребец тот и голову сломил,

Полонян Воронко в Золоту Орду бежит,

Он, хвост подняв, сам всхрапывает.

А князи-то и бояра испужалися,

Все тут люди купецкие,

Окарачь они по двору наползалися;

А Владимир-князь со княгинею печален стал,

По подполью наползалися;

Кричит сам в окошечко косящатое:

«Гой еси ты, Иван Гостиный сын!

Уведи ты уродья со двора долой;

Просты поруки крепкие,

Записи все изодранные!»

Втапоры владыка Черниговский

У великого князя на почестном пиру

Велел захватить три корабля на быстром Непру,

Велел похватить корабли

С теми товары заморскими, -

«А князи-де и бояра никуда от нас не уйдут».