В Одессе сапожника заменял биндюжник.
Это не значило, что биндюжник починял ботинки, нет. Он,
как ему и положено, ездил на своих длинных и плоских телегах -
биндюгах, предназначенных для перевозки тяжелого груза. Но если
где-нибудь в другом городе кто-то ругался, как сапожник, или сморкался,
как сапожник, то в Одессе он ругался и сморкался, как биндюжник. Так
здесь было принято говорить.
В слове "биндюжник" было что-то дюжее, поэтому он
представлялся мне большим и сильным человеком. Жаль, что он ругался и
сморкался, как сапожник, подавая нехороший пример людям дошкольного и
младшего школьного возраста. Недаром само слово "биндюжник" было с
позором изгнано из русского языка, который всегда очищался от подобных
слов, позволяя себе расслабиться только в Одессе.
Я мечтал встретиться с биндюжником, посмотреть на его
манеры и послушать, как он ругается. Но биндюжники в мое время
попадались довольно редко. Это была вымирающая профессия, память о
которой, как о динозаврах, сохранилась со временем только в языке:
- Ну, ты прямо какой-то динозавр! И выражаешься, как биндюжник!
Биндюги все больше вытеснялись грузовыми машинами.
И в одной из таких машин в июле сорок первого мы выехали из Одессы на восток.
В кузове полуторки, кроме нас, ехало еще человек
двенадцать. Все это были мужчины, могучие, как биндюжники, но не
биндюжники, а работники областного масштаба. Они ехали на восток, хотя
главное их мужское дело было на западе.
Вид, однако, у мужчин был такой, словно главное их
мужское дело было на востоке. Словно они всей душой рвались на фронт,
но в данный момент себе не принадлежали. И чемоданы их себе не
принадлежали: по каким-то высшим стратегическим соображениям они должны
были быть доставлены на восток.
Понимая неубедительность своего положения, мужчины
говорили о войне. Они ехали от войны, но говорили о войне, и этим будто
себя оправдывали. "Мы ему Одессу не отдадим!" - говорили они, приобщая
себя к тому, что в данный момент происходило в Одессе.
Конечно, как быстро ни шла машина, мужчинам военного
времени никуда не уехать от войны. Но они тогда этого не знали. Им,
работникам областного масштаба, казалось, что масштаб их кончается
где-то далеко-далеко, там, куда они сейчас ехали.
Шофер затормозил и выглянул из кабины.
- Мотор перегревается, - сказал он, - нужно сбросить часть груза.
Мужчины переглянулись, потом их взгляды сошлись на нас.
- Может быть, что-нибудь из вещей? - сказала наша мама.
- Зачем же вам выбрасывать свои вещи? - наставительно возразил один из мужчин.
- Нам бы только доехать...
- А вы и доедете. Вас подберут. Это нас не подберут, а вас подберут. Чтоб женщину с двумя детьми - и не подобрали!
Остальные молчали, и лица у них были недовольные. Им не нравился этот разговор.
- Вы не можете здесь ехать, - убеждал маму тот, который
добровольно взялся отстаивать общие интересы. - У нас машина особого
назначения.
Назначение машины было одно: поскорее удрать от немцев.
- Скорее там разбирайтесь! - торопил шофер.
Мужчины начинали сердиться. Они сердились оттого, что
были мужчины, и им хотелось быть сильными и мужественными в глазах этой
единственной женщины, а они не могли, потому что у них были срочные
дела на востоке.
Нам помогли высадиться. Машина уехала, а мы остались
стоять у дороги. Никто не спешил нас подобрать: все машины шли
переполненные.
Было уже совсем темно, когда рядом с нами остановилась длинная плоская телега. Биндюг!
- Что вы здесь делаете, женщина, в такое время? Садитесь, мне как раз в вашу сторону.
Он не был похож на биндюжника. В нем не было ничего
дюжего - худосочный такой старичок. За всю дорогу он ни разу не
выругался и ни разу не высморкался. Он посадки нас на свою телегу, а
сам, прихрамывая, пошел рядом, потому что он жалел лошадей.
|