Ребе Меир был учеником ребе Мордехая из Леховичей. И у него был
деловой партнёр — раввин Гершон, ярый миснагед (противник хасидизма).
Меир то и дело приглашал его в гости к своему ребе-наставнику, но
Гершон, ненавидевший хасидизм всей душой и не желавший знакомиться с
хасидским мудрецом, всякий раз находил причины, по которым якобы никак
не может поехать в Леховичи.
Между тем однажды получилось так, что оба приятеля должны были
одновременно прибыть туда по своим коммерческим делам. Узнав, что
Гершон тоже будет в местечке, Меир в очередной раз пригласил его
навестить своего ребе. Гершон понял, что ещё одним отказом окончательно
обидит друга, и вынужден был принять приглашение.
Когда они вошли в дом ребе Мордехая, их провели в столовую, где
учитель как раз приступил к обеденной трапезе. Меир побуждал приятеля
заговорить с ребе, спросить что-нибудь, сказать хоть слово, но Гершон
молчал, причём, судя по всему, пребывая в состоянии экстаза. Несколько
минут спустя они покинули дом ребе.
— Что с тобой там стряслось? — спросил Меир.
— Я увидел, что твой ребе ест с таким благочестием, какое мог бы выказать разве что Коэн ха-Гадол — ответил Гершон.
Потрясённый, Меир оставил приятеля на улице, вернулся в дом своего ребе и спросил его:
— Ребе, я приезжаю сюда при любой возможности, но ни разу не видел,
как вы служите за трапезой Всевышнему, да будет Он благословен. А мой
приятель — миснагед — зашёл всего на минуту, почти под принуждением, и
узрел в вашем поведении за трапезой чудо. Разве это справедливо?
— Справедливость тут ни при чём, друг мой, — сказал ребе Мордехай. —
Дело в том, что твой партнёр — миснагед. Ему необходимо увидеть истину
собственными глазами. А ты — хасид. Ты должен верить.
Комментарий Рами Шапиро
Что увидел Гершон? То, что ребе Мордехай ест с таким осознанием
Божьего Присутствия, какое мог бы выказать лишь Коэн ха-Гадол —
первосвященник древнего Израиля. А что увидел Меир? То же самое, но не
нашёл здесь ничего необычного. Дело не в том, что он-де оказался слеп и
глух к открывшемуся ребе Гершону, — просто он не счёл это чем-то
необыкновенным. Однако поняв, сколь тронут товарищ тем, что ему самому
казалось вполне заурядным, Меир начал сомневаться в глубине
собственного видения. Тогда ребе Мордехай обратил внимание Меира на
различие между видением и верой.
Вера касается неизвестного; видение — известного. Если ты видишь
приближающийся автобус, ты не говоришь: «Я верю, что сейчас сюда
подъедет автобус»; ты говоришь: «Смотри, подъезжает автобус». Нет
смысла верить в то, что знаешь. Вера имеет смысл только в отношении
неизвестного. Благодаря этому она духовно выше зрения, но тем самым и
опасней.
Альберт Эйнштейн говорил, что самый главный вопрос, который мы
должны задать Вселенной, таков: дружелюбна она по отношению к нам или
нет? На этот вопрос невозможно ответить заранее, раз и навсегда. Всё,
что нам остаётся, — поставить эксперимент длиною в собственную жизнь.
Любой сколько-нибудь плодотворный эксперимент начинается с гипотезы. В
данном случае гипотеза состоит в том, что Вселенная дружелюбна, то есть
благоприятна для человеческой жизни, любви и самореализации. Чтобы
проверить такую гипотезу, необходимо прожить жизнь, как если бы всё
обстояло именно так, и посмотреть, что получится. Нужно верить, что
ваша гипотеза верна, и подвергнуть себя риску столкнуться с
последствиями того, что она окажется ложной. Вот почему духовная жизнь
так опасна. Жить духовной жизнью — значит жить на острие веры.
|