Жил-был себе в одном селе сын с матерью, а мать была у
него старая-престарая старуха, и звали этого сына Иван-дурак. Жили они в
убогой избенке об одном оконце и в великой бедности: такая бедность была, что
окромя хлеба черствого, почитай, и не едали ничего, а иной раз и того еще не
было. Мать сидит, пряжу прядет, а Иван-дурак на печи сидит, в золе копается
да знай сопит себе. Вот только мать и говорит ему: «Что ты, Иванушка, сидишь
да сопишь себе на печи-то в золе? Шел бы ты куда, к корчме, что ли; авось-либо
добрый человек какой попался, взял бы тебя к себе в батраки — все хоть
какой-нибудь кусок хлеба был! А дома-то кормиться нам нечем». — «Ну, ладно, я
пойду!» — говорит дурак; взял и пошел себе к корчме. Навстречу ему человек
попадается: «Куда идешь, Иван-дурак?» — «В службу иду наниматься». — «Ступай
ко мне служить: вот тебе столько-то я жалованья положу и все прочее».
Согласился Иван, пошел к нему в службу. А у того человека сука была, и ощенилася
эта сука; Иванушке очень уж понравился один щенок, и вы́ходил он этого
щенка. Проходит год, пора и к расчету за службу. Дает хозяин Ивану деньги,
благодарит его, а Иван и говорит ему: «Не надо мне ваших денег, а дайте вы
мне лучше того щеночка, что я у вас вы́ходил». Тот и рад, что денег-то
платить не надобно, отдал ему щенка.
Пришел Иван домой; мать как узнала, давай на него
плакаться: «Все люди, как люди, один ты у меня дурак! И то есть было нечего,
а теперь еще одна лишняя душа — чем кормить собаку-то будем?» Иван-дурак
ничего себе не отвечает, сидит себе на печи, сам сопит да знай только в золе
копается; и собачка его с ним. Проходит мало ли, много ли времени, опять мать
говорит ему: «Что сидишь-то без толку? Шел бы к корчме, авось-либо добрый
человек какой попался, взял бы тебя в батраки». — «Ну, ладно, я пойду!» —
говорит дурак, взял собачку свою и пошел. Навстречу другой хозяин ему: «Куда
идешь, Иван-дурак?» — «В службу, — говорит, — наниматься». — «Ступай ко мне
служить!» — «Ладно!» Договорились они, и пошел дурак опять в батраки. А у
хозяина у этого кошка была; вот она и окотилася. Полюбился дураку один
котеночек, он и вы́ходил его. Приходит время к расчету. Иван-дурак и
говорит хозяину: «Не надо мне ваших денег, а отдайте мне того котеночка». —
«Изволь!» — говорит. Вот пришел дурак домой, мать еще пуще того стала
плакаться: «Все-то люди, как люди, один ты у меня дурак уродился! И то есть
было нечего, а теперь еще две лишних души кормить надобно».
Горько стало Ивану слушать это, взял он свою собачку да
кошечку и пошел себе в поле. Видит посеред поля костер горит и большущий
костер такой — пребольшущий! Как подходит он ближе к этому самому костру,
видит: в нем змея корчится и горит на каленых угольях. Сама горит, а сама
кричит ему человеческим голосом: «Эй, Иван-дурак, спаси ты меня! Я тебе
большой выкуп дам за свою душу». Взял Иван палицу и палицей той выкинул змею
из костра. Как выкинул он ее, глядит — а перед ним не змея, а красная девица
стоит и сама говорит ему: «Ну, спасибо тебе, Иванушка! Сослужил ты мне
великую службу, сослужу я тебе еще и больше того! Пойдем, — говорит, — к моей
матери; будет она тебе давать медные деньги — ты не бери, потому это уголье,
а не деньги; будет давать серебряные — также не бери, то будут щепки, а не
серебро; будет выносить тебе золото — и того не бери, потому что вместо
золота там будет черепье да кирпич; а проси ты у нее в награду перстень о
двенадцати винтах: тяжело ей будет отдать, одначе ты не сумлевайся, потому
что она за меня отдаст его». Вот все так и случилось. Хоть и важно озлилась
старуха, только отдала ему перстень.
Вот идет Иван полем и думает себе: «Что же я теперь с этим
перстнем буду делать?» Только глядит, догоняет его эта самая дочка и говорит:
«Ты, Иван, чего ни пожелаешь только, — все это тебе будет; стань ты только
вечером на пороге, отвинти все двенадцать винтов — и явятся перед тобою
двенадцать тысяч человек, что захочешь, то им и приказывай, — все тебе будет
исполнено!» Пришел Иван домой, ничего не сказал матери, а сам сел себе на печь,
сопит да в золе копается. Вот пришел вечер, легли они спать; Иван выждал
время, выходит на порог, отвинтил в перстне все двенадцать винтов — и явились
перед ним двенадцать тысяч человек: «Ты — наш господин, мы — твои люди;
приказывай нам, чего душа пожелает!» И говорит им Иван: «Сделайте вы мне,
чтобы на этом самом месте стоял дворец, какого и в свете нет, и чтобы я спал
на золотой кровати, на лебяжьей перине, и мать моя то же само, и чтобы
кучера, и форейторы, и лакеи, и всякие сильные и важные люди ходили бы у меня
по двору и служили бы мне». — «Ложись себе с богом, — говорят ему люди, — все
будет по слову твоему исполнено».
Просыпается Иван-дурак наутро и даже сам испугался;
смотрит: спит он на золотой кровати, на лебяжьей перине, и стоят тут высокие
хоромы и такие богатые, что даже и у царя-то ихнего нет таких, а по двору
ходят кучера, и форейторы, и лакеи, и всякие сильные и важные люди и служат
ему. Подивился дурак, думает: «Ладно!» Глянул в зеркало — самого-то себя не
узнать: стал таким красавцем, что ни пером описать, ни в сказке сказать; как
след (следует), по хоромам и господин! Вот только просыпается тем часом и
царь (а в том месте царь ихний жил), смотрит он: стоят супротив его дворца
высокие хоромы, и стоят они — сами словно жар горят золотом. Посылает царь
проведать: «Чьи такие? И пускай, мол, ко мне приедет показать себя, каков он
такой есть». Докладывают Ивану. «А сказать ему, — говорит, — что
Ивана-царевича хоромы; а коли хочет видеть меня, так не велик господин,
пускай сам приедет!» Нечего делать, поехал царь к Ивану-дураку; познакомились
они, и опосля этого поехал и Иван-дурак к царю-то. А у царя распрекрасная дочка-королевишна
была. И она, эта дочка, угощения Ивану подносила, и тут больно уж полюбилась
ему. Стал просить царя, чтобы замуж за него отдать.
Вот теперь и царю в свой черед тоже поломаться захотелось:
«Отдать-то, — говорит, — отчего и не отдать; только ты, Иван-царевич, сослужи
мне прежде того службу. Дочь моя роду не простого, и потому венчаться ей надо
как ни на есть лучше во всем народе. Сделай ты мне, чтоб от твоего дворца до
моего дворца золотая дорога легла; а через реку чтобы был у меня мост, да не
простой, а такой, чтобы одна сторона была золотая полоса, а другая сторона —
серебряная полоса, и на реке чтобы плавали всякие птицы редкие, гуси и
лебеди; а по ту сторону реки пускай церковь стоит, да не простая, а вся
восковая, и вокруг нее пускай зацветают восковые яблони и спелые яблоки
родят. Коли ты мне, — говорит, — сделаешь все это, быть дочери за тобою, а не
сделаешь — на себя пеняй!» Думает царь, что ну вот теперь уже вволю насмеялся
над Иваном, а Иван и в ус себе не дует. «Ладно, — говорит, — извольте;
готовьте к завтрему свадьбу!» С тем и уехал.
Вечером, как все спать улеглись, стал он на пороге,
отвинтил в перстне все двенадцать винтов — встали перед ним двенадцать тысяч
человек: «Ты — наш господин, мы — твои люди; приказывай нам, чего душа
пожелает!» — «Так и так, — говорит, — нужно мне то-то и то-то». — «Ладно, —
говорят, — ложись себе с богом». Просыпается царь наутро, подходит к окну, а
глаза ему так и ослепило — ажно отскочил на три сажени: это, значит, мост-то,
одна полоса серебряная, другая золотая, так и горит и светится; на реке гуси
и лебеди и всякая птица редкая, а на том берегу церковь белая восковая, и
вокруг церкви яблони стоят, только без листьев, голые прутья торчат. — «Ну, —
думает царь, дело-то неладное, надо снаряжать дочку к венцу». Снарядили и
поехали. Выехали из дому, а на яблоньках почки проступили; едут по мосту, а
яблоньки листвою одеваются; подъезжают к церкви, а на яблоньках белые
цветочки распускаются; как только что время выходить им от венца, а тут
встречают их слуги и всякие люди и на золотом блюде подают спелые яблоки. Так
они и стали свадьбу справлять и пиры да балы задавать, и был там пир у них
три дня и три ночи.
После того мало ли, много ли времени прошло, стала королевишна
приставать к Ивану: «Скажи ты мне, супруг мой любезный, как ты все это
делаешь, что и мост в одну ночь строишь и церковь восковую ставишь?»
Иван-дурак долго не хотел говорить ей; одначе так как уж очень ее любил и
очень она у него просила, так он и сказал ей, что у меня-де перстень о
двенадцати винтах и так-то вот надо обходиться с ним. Ну, вот так и живут
они; только на беду полюбился королевишне один лакей ихний, из себя видный,
здоровый и красивый такой; она с ним и сговорилася, чтобы обокрасть мужа
своего и перстень у него унести, а самим уйти бы жить за́ море. Вот
только как пришел вечер, вынула она потихоньку перстень, стала на пороге,
отвинтила все двенадцать винтов — и явились перед нею двенадцать тысяч
человек: «Ты — наша госпожа, мы — твои люди; приказывай нам, чего душа
пожелает!» Она говорит им: «Возьмите вы этот дворец и как есть со всем
перенесите его за́ море, а на сем месте пускай станет прежняя избушка с
моим муженьком Иваном-дураком». — «Ложись себе с богом, — говорят ей люди, —
все будет по слову твоему исполнено».
Наутро Иван просыпается — смотрит: лежит он на рогожке,
дырявым зипуном покрыт, а хором и следа нет. Горько восплакался он и пошел к царю,
своему тестюшке, приходит во двор, просит доложить, что пришел-де зять. Тот
как увидал его: «Ах, ты, такой-сякой, беспорточный! Какой ты мне зять? У меня
зятья в золотых хоромах живут, в серебряных каретах катаются. Взять его и
замуровать в каменный столб?» Сказано — сделано: взяли и замуровали Ивана в
каменный столб; а собачка с кошечкой от него не отстают, тут же сидят вместе
с ним, и прорыли они себе лазейку и через нее поесть ему пищу приносят.
Только вот раз и вздумали они себе: «Что ж это мы с тобою,
собачка, сидим здесь сложа руки! Сбегаем-ка мы за́ море да достанем
перстень». Как надумали они себе это, так и сделали. Переплыли через море,
видят: стоит ихний терем, и королевишна с тем лакеем по́ саду гуляет,
мужа своего судачит. «Ну, собачка, пообожди ты пока здесь, а я проберуся в
терем да кольцо достану», — говорит кошечка и пошла себе. «Мяу-мяу!» — под
дверью. Услыхала королевишна: «А, это кошка того мерзавца, — говорит, —
впустите да накормите ее!» Вот ее впустили и накормили, а она все ходит по
комнатам да высматривает перстня, только и видит, стоит печка, а на печке
стеклянная банка, а в банке той перстень. Обрадовалась кошечка. «Ну, —
думает, — слава богу! Теперь только бы дождаться ночи, а там достану перстень
— и домой». Только как все улеглись, она вскочила на печку и свалила оттуда
банку, банка упала и разбилась, а кошечка подхватила перстень в рот и притаилася
под дверью. В доме все проснулись, сама королевишна встала; увидала, что банка-то
разбита. «Ах, — говорит, — это, верно кошка того мерзавца разбила; выгнать ее
вон!» Выгнали кошечку вон, а она и рада, бежит к собачке: «Ну, брат собачка,
достала перстень! Теперь только поскорей бы домой».
И поплыли они через море; плывут-плывут себе, долго
плывут. Коли устанет собачка — сядет она на кошечку, а коли кошечка устанет —
сядет на собачку; так они и обходятся. Уж недалеко и до берега им осталось,
только собачка стала изнемогать; кошечка видит это и говорит ей: «Садись ты
на меня, ты уж устала!» Как сказала она это, а перстень-то изо рта у ней
бултых в воду! Что тут делать? Доплыли до берегу, ходят себе да слезно
плачут, а сами уж тем часом и проголодалися. Собачка бегает по́ полю,
ловит птичек-воробышков, и кошечка ходит по берегу, ловит мелкую рыбицу,
которую волной выбивает; тем они и кормятся. Только вдруг кошечка и кричит: «Ой
ты, собачка, ступай скорее ко мне! Я-то ведь перстень нашла! Поймала рыбку, стала
ее есть, а в рыбке-то и был этот перстень». Ну, вот обрадовались они сильно,
побежали к Ивану и принесли ему перстень.
Иван дождался вечера, отвинтил все двенадцать винтов — и
явились перед ним двенадцать тысяч человек: «Ты — наш господин, мы — твои
люди; приказывай нам, чего душа пожелает!» — «Разнесите, — говорит, — сейчас
же этот каменный столб, чтобы и праху от него не осталось, а из-за моря
перенесите мои хоромы со всеми, кто там есть и как кто там спит, и поставьте
их на прежнее место!» Тотчас же все так и случилось. Наутро едет Иван к
своему тестю-царю. Тот его встречает, на первое место сажает: «Где, любезный
зятюшка, побывать изволил?» — «Я, — говорит Иван, — был за́ морем». —
«То-то, — говорит, — за́ морем!
Видно, по спешному делу, что к тестю и проститься даже не
заехал... А тут без тебя приходит ко мне какой-то голоштанник и называется
моим зятем; я его приказал в каменный столб замуровать, там он, — говорит, —
и сгинул, верно! Ну, а ты, любезный зятюшка, где побывать изволил, какие виды
видывал?» — «А видывал я, — говорит, — разные виды; за́ морем одно такое
дело было, что никто не знает, как и рассудить». — «Какое ж такое это дело?»
— «А вот какое! И коли ты теперича умный человек, так вот и рассуди по своей
царской мудрости: была у мужа жена, от живого мужа завела себе душеньку, обокрала
с этим душенькой мужа-то и ушла было с ним за́ море, а теперь спит с ним
на одной кровати. Что по-твоему надо сделать с такою женой?» — «По своей
царской мудрости я, — говорит, — скажу такое слово: взять их обоих, привязать
к конским хвостам и пустить в чистое поле: тут им и казнь!» — «Ну коли так,
так ладно же! — говорит Иван. — Поедем ко мне в гости, я тебе покажу другие
виды и другое диво». Поехали они, входят в спальню: а там королевишна,
обнявшись с тем лакеем, спит на золотой кровати, на лебяжьей перине, и знать
ничего не знает. Ну, уж тут нечего делать — по царскому слову взяли привязали
их к конским хвостам и пустили жеребцов в чистое поле: тут им и казнь была! А
Иван опосле женился на той красной девице-раскрасавице, которую он из огня
спас, и стали они жить да поживать да добра наживать.
|