Варианты из собрания В. И.Даля.
А. Был-жил некий царь, ко всем ласковый, к нищим
милостивый. Раз на праздник Светлого Воскресения послал он своего слугу на
перекресток: «Кто ни пройдет — всякого проси со мной разговеться». Долго
стоял слуга на перекрестке, не проходило ни одного странника; подождал еще
немного, и видит: тащится нищий — весь в гнойных ранах. Взял его с собою и
привел во дворец. Нищий поздравил царя и царицу с праздником, похристосовался
с ними и подошел было к царской матери, да она не захотела с ним
христосоваться, отвернулась и давай корить царя: «Что б тебе с ним
подавиться! Нашел с кем разгавливаться... и еда-то на ум не пойдет!» — «Кушай
одна матушка! Коли с нами не хочешь»,— сказал царь и усадил нищего за стол; и
сам сел с царицею, и все слуги сели, и разговелись вместе. После обеда уложил
царь нищего на своей постели отдохнуть немножко. А там пришло время, стал
нищий, прощаться и зовет царя к себе . в гости: я де за тобой коня пришлю.
Царь дал ему свое царское слово.
На другой день, откуда ни возьмись славной конь, прибежал
к самому дворцу, ударил в ворота копытами — ворота растворилися, подошел к
крыльцу и стал, как вкопанный. Царь сел на него и поехал, куда конь повез.
Вот едет он путем-дорогою незнаемою и видит: бегает человек за пичужкою и
никак не может поймать ее. «Царь,— говорит ему тот человек,— ты едешь до
Господа Бога; спроси про меня грешного, долго ль мне мучиться?» Едет царь все
дальше и дальше; вот стоит в поле изба, а в избе бегает человек из угла в
угол и кричит: «Ох, тесно! Ох, тесно!» — «Сядь на лавку,— говорит ему царь,—
и не будет тесно».— «Не могу; целый век так бегаю. Ты едешь до Господа Бога;
спроси про меня грешного, долго ль мне мучиться?» Подъезжает царь к синему
морю; стоит в воде человек по самые уста и кричит: «Ох, пить хочу! Ох, пить
хочу!» — «Что кричишь? — спрашивает царь.— Раскрой уста — вода сама побежит в
рот».— «Нет,— отвечает,— вода мне не дается, она прочь побежит. Ты вот едешь
до Господа Бога; помяни ему про меня грешного»".
Переехал царь море — и встречает его тот самый нищий, что
с ним разгавливался; «Милости просим в родительский дом!» — говорит царю, и
повел его в золотой дворец, из золотого дворца в сады райские. Привел в один
сад. «Вот здесь,— говорит,— тебе место уготовано — за то, что странных
принимаешь, алчущих питаешь и жаждущих напоешь». Привел в другой сад: «Вот
здесь твоей царице уготовано место — за то, что тебя на истинный путь
наставляет и нищую братию не покидает». Привел к третьему месту, где смола
кипит и червь шипит: «А здесь,— говорит, — уготовано место твоей матери
немилостивой. Вложи туда свой палец». Царь всунул палец в кипучую смолу — и
он в тоже мгновенье отпал от руки. «Вот твой палец, возьми его с собою, и
ступай с миром домой». Туг царь припомнил и рассказал все, что видел по
дороге. Отвечал ему Господь: «Видел ты, как гоняет человек за пичужкою — то
гоняет он за своим грехом; другой бегает из угла в угол — за то, что не
обогревал и не покоил странников, и через него многие зимой перемерзали;
третий стоит в воде по самые уста, а напиться не может — за то, что сам не
поил жаждущих»".
Воротился царь домой, и показалось ему, что был он в раю
всего три часа, а пробыл там не три часа, а три года. Рассказал он обо всем
царице и матери, вынул свой отвалившийся палец, и только приставил к прежнему
месту — как он тотчас прирос, будто век не отпадал. Тут мать покаялась: «Сын
мой возлюбленный! Прости меня грешную: твое похождение дороже моего
рождения». {Записана в Саратовской губернии?)
В. Был-жил купец с купчихою — оба скупы и к нищим
немилостивы. Был у них сын, и задумали они его женить. Сосватали невесту и
сыграли свадьбу. «Послушай, друг! — говорила молодая мужу.— От свадьбы нашей
осталось много напеченного и наваренного; прикажи все это скласть на воз и
развезти по бедным; пусть кушают за наше здоровье». Купеческий сын сейчас
позвал приказчика, и все, что от пира осталось, велел раздать нищим. Как
узнали про то отец и мать, больно осерчали они на сына и сноху: «Эдак,
пожалуй,- раздадут все имение!» — и прогнали их из дому. Пошел сын со своей
женой, куда глаза глядят. Шли, шли, и приходят в густой темный лес. Набрели
на хижину — стоит пустая — и остались в ней жить.
Прошло время немалое, наступил Великий пост; вот уже и
пост подходит к концу. «Жена! — говорит купеческий сын.— Я пойду в лес, не
удастся ли застрелить какой птицы, чтоб было чем на праздник разговеться».—
«Ступай!» — говорит жена. Долго ходил он по лесу, не видал ни одной птицы;
стал ворочаться домой и увидел — лежит человеческая голова, вся в червях.
Взял он эту голову, положил в сумку и принес к жене. Она тотчас обмыла ее,
очистила и положила в угол под образа.
Ночью под самый праздник засветили они перед иконами
восковую свечу и начали Богу молиться, а как настало время быть заутрене,
подошел купеческий сын к жене и говорит: «Христос Воскрес!» Жена отвечает:
«Воистину Воскрес!» И голова отвечает: «Воистину Воскрес!» Говорит он и в
другой, и в третий раз: «Христос Воскрес!» — и отвечает ему голова: «Воистину
Воскрес!» Смотрит он со страхом и трепетом: оборотилась голова седым старцем.
И говорит ему старец: «Будь ты моим меньшим братом. Приезжай ко мне завтра, я
пришлю за тобой крылатого коня». Сказал и исчез.
На другой день стоит перед хижиной крылатый конь. «Это
брат за мной прислал»,— говорит купеческий сын, сел на коня и пустился в
дорогу. Приехал, и встречает его старец. «Гуляй у меня по всем садам,— сказал
он,— ходи по всем горницам; только не ходи в эту, что печатью запечатана».
Вот купеческий сын ходил-гулял по всем садам, по всем горницам; подошел,
наконец, к той, что печатью запечатана, и не вытерпел: «Дай посмотрю, что там
такое?» Отворил дверь и вошел; смотрит — стоят два котла кипучие; заглянул в
один, а в котле сидит отец его и бьется оттуда выпрыгнуть; схватил его сын за
бороду и стал вытаскивать; но, сколько ни силился, не мог вытащить; только
борода в руках осталась. Заглянул в другой котел, а там мать его мучит-ся.
Жалко ему стало, схватил ее за косу и давай тащить; но опять, сколько ни
силился, ничего не сделал; только коса в руках осталась. И узнал он тогда, что
то не старец, а сам Господь назвал его меньшим братом. Воротился он к нему,
пал к стопам и молил о прощении, что нарушил заповедь и побывал в запретной
комнате. Господь простил его и отпустил назад на крылатом коне. Воротился
домой купеческий сын, а жена и говорит ему: «Что так долго гостил у брата?»—
«Как долго! Всего одни сутки пробыл».— «Не одни сутки, а целых три года!» С
тех пор они еще милосерднее стали к нищей братии.
С. В одном селе жил мужик; у него был сын — доброй да
набожной. Раз отпросился он у отца и отправился на богомолье. Шел-шел, и
пришел к избушке, а в той избушке стоит старичок на коленях и Богу молится.
Усмотрел его старец и спрашивает: «Кто ты таков и куда путь держишь?» —
«Крестьянской сын, иду на богомолье».— «Иди сюда, давай вместе молиться».
Стали они рядом перед святою иконою и долго-долго молились Богу. Окончили
молитву; старец и говорит: «Давай теперь побратаемся». Побратались они;
распрощались и пошли всякой своею дорогою. Только воротился крестьянской сын
домой, отец вздумал женить его; сосватал невесту и велит под венец идти.
«Батюшка,— говорит крестьянской сын,— позволь мне весь век свой Богу служить;
я жениться не хочу». Отец и слышать того не хочет: «Ступай, да и ступай под
венец». Вот он подумал-подумал и ушел из родительского дому. Идет путем-дорогою,
а навстречу ему тот самой старец, с которым он побратался. Взял его за руку и
привел к себе в сад. И показалось крестьянскому сыну, что побыл он здесь
только три минуточки, а был он в саду не три минуточки, а триста годов. Как
воротился в свое село, смотрит — и церковь уже не та, и люди другие. Стал
спрашивать у священника; где же прежняя церковь и где такие-то люди? «Этого я
не запомню»,— говорит священник «Где же та невеста, от которой жених из-под
венца ушел?» Справился священник по книгам и сказывает. «Это уж давным-давно
было, назад тому триста лет». Потом расспросил он крестьянского сына, кто он
таков и откуда явился, а как узнал обо всем, велел причетникам обедню
служить: «Это,— говорит,— меньшой брат Христов!» Стала обедня отходить, начал
крестьянской сын умаляться. Окончилась обедня—и его не стало. {Записана в Зубцовском
уезде Тверской губернии)
В приведенных нами легендах особенно любопытны указания на
те мучения, которые ожидают грешников за гробом. Эти народные поверья
запечатлены отчасти тем же вещественным характером, который так ярко
отразился в лубочных картинах, изображающих Страшный суд и смерть грешника.
Неразвитый ум и огрубелое чувство простолюдина не в силах представить себе,
чтобы муки душевные могли быть нестерпимее телесных, и он убежден, что за
тяжкие грехи посадят его в котел с кипящею смолою, повесят за язык, ребро или
за ногу, станут мучить на огненном ложе, бить раскаленными железными
прутьями; верит, что клеветник и лгун будут по смерти лизать горячую
сковороду, что на опойцах черти станут возить дрова и воду, что любодейницу
будут сосать лютые змеи.
Поселяне рассказывают, что во время обмирания
(летаргического сна) душа человека, руководимая Николаем-угодником,
странствует на том свете по аду и раю, видит там Своих родных и знакомых,
обреченных на муку и страдание или блаженствующих в райских садах. Обмиравшая
душа может передавать повесть своего странствия в назидание живущим;
запрещается ей сказывать только три какие-то таинственные слова. Г. Кулиш
собрал в одно целое несколько таких рассказов о хождении души по тому свету —
рассказов, исполненных поэтических образов и некоторыми своими подробностями
приближающихся к напечатанным нами легендам (Записки о южной Руси, т. I, с.
306—308).
Идемо, повествует обмиравшая старушка, коли ж гризутця два
собаки над шляхом, так гризутця, так гризутця! А дид и каже: се не собаки, се
два брати, що погризлисьта й побились, идучй степом; то Бог и сказав: коли вже
й ридни брати бъютця, те де ж бу-де те добро миж людьми? Нехай же, каже, стануть
вони собаками и грызутця.
Идемо, аж ходять воли в такому спашу, що й риг невидно с
трави, а сами худи, худи, як дошка. А биля их ходят воли по са-мий земли — ни
травинки пид ногами нема, да жир аж по земли тилипаетця. От дид и каже: оце, що
худии воли, то то багати люде, що жили сами в роскоши, а бидним не помагали;
а ситии воли, то то бидни люде, що од свого рота одиймали та старцям из
последнего давали. Отже вони тепер и сити й напоени, а тии по роги в спашу,
та худи, як дошка.
Идемо, аж миж двома дубами горить у поломъи чоловик и кричить;
ой, проби! «Укрийте мене, бо замерзну! Ой укрийте мене, бо замерзну!» Дид и каже:
«Оде той чоловик, що просився до его зимою в хату подорожний, а на двори була
метелиця та хуртовина, а вин не пустив, дак той и змерз пид тином. Оце ж тепер
вин горить у поломи, а ему ще здаетця, що холодно, и тер-пить вин таку муку,
як той подорожний терпив од морозу».
Идемо дальше, коли лежить чоловик коло криници; тече ему ривчак
через рот, а вин кричит: «Проби! Дайте напитьця! Проби! Дайте напитьця!» Дид
и каже: «Сей не дав чоловикови в жнива води напитьця; жав вин на ниви, аж иде
старчик дорогою, а жара велика, Спасивська. «Ой,— каже,— чоловиче добрий!
Дай, ради Христа, води напитьця!» А вин ему: «Оце ж для тебе вивиз! Биллю на
ниву, а не дам такому дармоиду, як ти!» То от, тепер ему ривчак через горло бижить,
а вин ще пить просить, и до вику вичного буде ему так жарко да тяжко, як тому
старцеви, що йшов дорогою»'.
Идемо, аж кипить у смоли жинка, а перед нею цибулька лежить.
Дид и каже: «Се мучитця так мати вашого старого титаря Онисима, що було все старциве
годуе та бидним помогае, а ни-коли жоднои души не обидив и ни в одному слови
не збрехав. Була вона богата, та скнара, що од ней нихто й хлиба куска не ба-чив.
Ото раз полола вона цибулю, аж иде поуз дворье дид-старец. «Подари,— каже,—
пани матко, ради Христа!» Вона вирвала стрилку: «Прийми,— каже,— старче Божий».
Тилько ж од ней и бачили. От, як умерла... взяли ии небогу та й потягли в
пекло.
|